| МАТЧИ КОРОЛЕЙ ШАХМАТ |
|
ПЕРВЫЙ МАТЧ |
СТЕЙНИЦ ЧИГОРИН |
СТЕЙНИЦ ГУНСБЕРГ |
СТЕЙНИЦ ЛАСКЕР |
ЛАСКЕР МАРШАЛЛ |
| ГЛАВНАЯ СТРАНИЦА |
|
|
|
|||||||||
|
Матч с Чигориным окончен, еще одно «покушение» отбито, еще раз «звание» осталось за ним. А что же дальше? Разве не видит Стейниц, что чем дальше, тем больше жадных рук будет тянуться за его «короной»? Разве не понимает он, что удержать ее в конце концов не удастся? Он сам знает, что учил по-настоящему понимать шахматы, учил - и научил; и эту его роль начинают уже сознавать, но если научил, то... тут нужно сделать логический вывод: должен появиться тот, кто понимает шахматы так же, как он, но играет, за доской, лучше, сильнее его, хотя бы в связи с его возрастом. И он, Стейниц, человек строгой аналитической мысли, ненавидящий мишуру, иллюзии, внешний блеск («комбинационный» стиль) - неужели будет он держаться за эту мишуру, «звание», за титул «чемпиона мира»; неужели это игрушечное звание имеет большую цену для него, чем его призвание? А ведь призвание свое он оправдал, осуществил, и этого никто у него отнять не может... Так чего, казалось бы, проще, как выполнить принятое еще до последнего матча с Чигориным решение - отойти от серьезной практической игры, заняться вплотную важнейшей теоретической работой, где так много еще можно и нужно сделать: ведь вышел в свет только первый том «Modern Chess Instructor» и первый выпуск второго, проанализировано лишь шесть дебютов, а их - десятки, не систематизированы основные положения «новой школы». И однако: с 1894 года литературно-теоретическая деятельность Стейница почти совершенно прекратилась, дальнейшие тома его труда не были написаны, с 1893 года перестал выходить и его журнал. Но зато за эти последние шесть лет своей жизни, с 1894-го по 1899 год, он так много и страстно играл в шахматы, как никогда раньше. Три матча и восемь турниров за шесть лет! А за предшествовавшие этому периоду 18 лет, с 1866-го по 1884 год - те же восемь турниров и восемь матчей (серьезного значения). Словно юноша, только что познавший прелесть игры, бросился он нетерпеливо и страстно к шахматной доске. Отсюда и возникла трагедия Стейница. Он проверял. В трех матчах и восьми турнирах он проверял - действительно ли ослабли, истощились его творческие силы, действительно ли он уже больше не Стейниц. И тем жесточе и острее была эта трагедия, что возникали моментами радостные иллюзии, которыми как же не плениться... По причинам, о которых уже говорилось, мы почти ничего не знаем о личной, внешахматной жизни Стейница. Но даже из имеющихся ничтожных материалов можно заключить, что материальное положение Стейница никогда не было хорошим, и достаточно часто бывало по меньшей мере затруднительным. Не только он не был финансовым гением, но, очевидно, страдал от элементарной деловой непрактичности. Положение профессионала-шахматиста и обуславливаемая им зависимость от шахматных меценатов наносили тяжелые раны его самолюбию. С острой горечью видел он, что вся его деятельность не может обеспечить ему спокойного и безбедного существования. И с тоской говорил о профессионалах спорта, хорошо оплачиваемых, лишенных элементарных забот о ежедневном заработке: «Господа любители, - говорил он о шахматных меценатах, – очень любят нас критиковать, но не очень любят платить нам деньги». К 25-летию его шахматной деятельности, в 1891 году, доброжелатели организовали подписку по Америке и Европе, дабы собрать сумму, обеспечивающую старость Стейница. Собранные средства были совсем незначительны, но особенно оскорбил Стейница тот факт, что знаменитый венский банкир Ротшильд подписался на 25 гульденов (10 зол. рублей); Стейниц вспомнил тут, наверное, о «друге» своей юности, банкире Эпштейне. В 1891 году прекратился выход журнала Стейница - очевидно, по финансовым причинам. Попытки редактировать шахматный отдел в какой-либо газете ни к чему не привели, - мы помним о «дурном характере» Стейница, и репутация «чудака» за ним, во всяком случае, укоренилась. Ведь для того, чтобы редактировать в американской газете отдел, нужно быть не только специалистом своего дела, но и «деловым человеком», а ведь и до широкой публики докатились эти забавные слухи «о комическом упорстве» Стейница, хотя бы в отстаивании своей защиты гамбита Эванса и своего варианта в дебюте двух коней: какой же из этого чудака может выйти деловой человек... И потом, вообще, он - цыган, так называла постоянно Стейница крупная нью-йоркская газета, пользуясь элементарной игрой слов: Чехия по-английски – Богемия, уроженец Чехии – «бохемьен», что означает также цыган. Пустяк, но характеризующий «положение» Стейница. В 1892 году семейная катастрофа постигла Стейница - на протяжении короткого времени скончались одна за другой его жена и восемнадцатилетняя дочь. Это тоже, конечно, способствовало тому, что он подошел к труднейшему испытанию своей жизни с плохой подготовкой. Испытание это было не матч Стейниц - Ласкер, а вставшая перед Стейницем дилемма: мужественно отказаться от защиты своего «звания», заявив об отходе от серьезной практической игры, и заняться литературно-творческой работой, или бороться против неизбежного - Стейниц ведь мог понять урок матча с Чигориным, и следил за гастролями Ласкера в Америке в 1893 году, прошедшими с небывалым до тех пор ни у одного шахматиста мира триумфом. Испытания он не выдержал. Матч Стейниц - Ласкер на звание чемпиона мира состоялся 15 марта - 26 мая 1894 года: вызов последовал со стороны Стейница! Матч был организован с большой помпой и протекал в трех городах: Нью-Йорке, Филадельфии и Монреале; матч игрался до 10 выигранных партий; из общей суммы заключенных пари 2250 долларов получал победитель, 750 - побежденный. В спортивной выдержке во время матча нельзя отказать Стейницу. Из нью-йоркской серии партий он проиграл 4; 4 свел вничью и выиграл 2. В Филадельфии он проиграл 3 рядовых; и, не отказавшись от окончания матча, он сумел все же в Монреале выиграть 3 партии при 3 проигрышах и 2 ничьих. Общий результат - 10 поражений при 5 выигрышах и 4 ничьих - был аналогичен результату матча Стейниц - Цукерторт (с точностью наоборот). Поражение было полным и безусловным, и не только в смысле спортивном. Против Стейница за доской сидел - молодой Стейниц, то есть шахматист, каким бы мог быть он, Стейниц, если бы сумел перенести в свою молодость все приобретенное за свою шахматную жизнь - свой разум, знание и опыт. Сидел против него человек, органически усвоивший все основы учения Стейница, не только правила шахматного поведения, но и глубочайший смысл учения, и вдобавок освободивший это учение от издержек излишнего догматизма, от балласта вычурного экспериментирования. Что мог противопоставить Стейниц этой простой, ясной, чистой, как родниковая вода, игре своего двадцатишестилетнего партнера? Особенно по филадельфийским его партиям чувствовалось, что он просто не знает, как играть с Ласкером. Правда, не было уже речи о гамбите Эванса, о дебюте двух коней, игрались стейницевские закрытые и полузакрытые партии, но Стейниц, словно желая запутать противника, предпринял невероятно сложные, темные, вычурные маневры и барахтался в них, утопая, как неопытный пловец в бурных волнах. «Ах, шахматы - это так сложно, что даже я в этой сложности погибаю», как будто говорил один. «О, нет, шахматы - это очень просто, и ты сам меня этой простоте научил», словно отвечал другой. Стейниц «спортивно» перенес поражение. Он провозгласил трехкратное «ура» в честь нового чемпиона мира. Вечером этого дня он играл в клубе в карты - все как полагается по спортивной этике. Но передавали очевидцы, что, сдавшись в последней, 19-й партии (18-я была ничья, а 17-ю он выиграл; выиграй он эту - счет был бы 6 : 9, то есть дающий некие надежды), более часа сидел он одиноко в опустевшем зале, склонившись над доской, и можно предположить, тоскливо спрашивал себя: где же и чем же была эта роковая ошибка, и в одной ли этой партии, или во всем матче? И, может быть, уже тогда решил Стейниц «проверять». Вскоре после матча он послал Ласкеру вызов на матч-реванш. Спортивная вежливость обязала Ласкера принять вызов. Но осуществлен был этот вызов лишь через два года, а за это время состоялись гастингский, нюрнбергский и петербургский турниры. |
|
|
|
|||||||||
|
«Чемпионству» Ласкера не верили в Европе - считали, что и Тарраш, и Чигорин могли бы победить бывшего чемпиона, тем более, что Ласкер еще не встречался за доской с Чигориным и Таррашем, а Тарраш со Стейницем (матч Тарраш - Чигорин окончился вничью). Представлялся поэтому желательным турнир, в котором могли бы встретиться все четверо, поскольку Стейниц настойчиво заявлял в печати, что он намерен бороться дальше. Такой турнир и был организован в английском городке Гастингсе в августе 1895 года, и приняли в нем участие, помимо этой четверки, еще 18 шахматистов мира. Гастингский турнир был несомненно сильнейшим турниром всей шахматной истории того времени. От Америки был приглашен, кроме Стейница, молодой шахматист Пильсбери, занявший пятое место в американском национальном турнире осенью 1894 года, где первое место осталось за Стейницем (скромная компенсация за матч). И в Гастингсе мог еще раз убедиться Стейниц в безнадежности свой борьбы со временем. Пусть новый чемпион мира оказался лишь на третьем месте со своими 15 с половиной очками, но ведь Стейниц сумел набрать всего 13 очков, и занял 5-е место, а первый приз взял двадцатитрехлетний Пильсбери с 16 с половиной очками, второй достался Чигорину – 16 очков, и четвертый Таррашу - 14 очков. И, кроме того, проиграл Стейниц и Пильсбери, и Ласкеру, и Таррашу. Правда, он мог утешиться тем, что выиграл у обоих старых противников - Чигорина и Гунсберга, которые оба предложили ему, играя белыми - все тот же гамбит Эванса! Но выиграл Стейниц, отказавшись от своей защиты, выиграл «капитулировав», так что и в этой радостной чаше оказалась капля яда. И все же Гастингс должен был доставить большое моральное удовлетворение Стейницу. Этот турнир вошел в историю шахматного движения, как первый большой турнир, прошедший под знаком учения Стейница, под лозунгом новой школы и позиционного стиля, положительно доминировавшего как в партии призеров (за исключением Чигорина), так и в остальных. Ироническую дилемму поставила история перед Стейницем: печалиться ли тому, что он побежден, радоваться ли тому, что стилем Стейница побежден Стейниц? После Гастингса - Петербург. Шахматные круги царской России тоже не хотят отставать от века, тем более, что в их среде числится великий Чигорин, жизнь которого они, однако, сумели отравить постоянной склокой, гадкими интригами, жестоким непониманием, ядовитой клеветой, - биограф Чигорина расскажет когда-нибудь, в каких тяжелых общественных и моральных условиях пришлось жить и творить этому великому художнику, воскресшему лишь ныне, в условиях советской шахматной культуры. В 1895 году с Чигориным очень носились. Петербургское шахматное общество устроило этот турнир с основной целью - дать Чигорину возможность добиться звания чемпиона. В Ласкера как чемпиона еще не очень верили: пятое место Стейница в Гастингсе свидетельствовало, что победа Ласкера в матче 1894 года не так уж показательна. Чигорин, опередивший Ласкера в Гастингсе и вдобавок выигравший у него партию, равно как и у Пильсбери, мог считаться самым достойным претендентом на звание чемпиона. Считался таковым, естественно, и Пильсбери после колоссального гастингского успеха. Рядовые победы Тарраша в крупных европейских турнирах - до гастингского, сейчас способствовали выставлению и его кандидатуры. И, конечно, нельзя было миновать Стейница, хотя в широких кругах и не верили, что он может отвоевать звание чемпиона мира; в шахматах, как и в спорте, слишком часто оправдывается поговорка: однажды побежденный - всегда побежденный. Петербургский турнир, таким образом, имел в виду ответить на вопрос: кто же, если не фактический, то моральный чемпион мира? И он был организован так, чтобы не поставить ответ на этот вопрос в зависимость от случайных колебаний турнирного счастья. Участвовать в турнире были приглашены лишь указанные пять человек, но с тем, чтобы они играли друг с другом по шести партий. Элемент случайности, «везения» полностью в связи с этим устранялся. Турнир превращался в матч-турнир. Тарраш отказался от участия, и матч-турнир был разыгран между четырьмя. Все ожидали, что борьба за первое место будет происходить между Ласкером и Чигориным. Меньше верили в Пильсбери. Стейница почти единодушно считали главным кандидатом на четвертое место. Шахматная судьба - капризная и неустойчивая, готовила, однако, сенсации. И наиболее острой из них была та, что на четвертом месте оказался Чигорин, собравший всего семь очков из возможных восемнадцати, разгромленный Ласкером - четыре поражения при двух ничьих, побежденный американцем Пильсбери - минус 3, плюс 2 и одна ничья, и с трудом выигравший матч у Стейница - 3 выигрыша, 2 проигрыша, 1 ничья. Но сенсацией было и то, что на втором месте оказался Стейниц - с 9 с половиной очками, хотя и отстававший от Ласкера на 2 очка, но опередивший Пильсбери на полтора и Чигорина на два с половиной. Он набрал 5 очков против Пильсбери, 2 с половиной против Чигорина, 2 у Ласкера и, конечно, был доволен этим результатом, дававшим ему формальное право оспаривать у Ласкера в новом матче звание чемпиона. Формальное право! Не он ли, Стейниц, с таким гневом и страстностью, с такой логикой и глубокомыслием восставал в своем учении против формальных понятий и формальных правил в шахматной области? Не он ли требовал не по формальным признакам, а по существу проблемы производить оценку положения? И если под знаком этого требования произвел бы он оценку своего положения, то что бы увидел он? Увидел бы, что именно этот результат повелительно требует изжить иллюзию о возможности бороться с Ласкером за первенство мира. Да, он, Стейниц, прекрасно сыграл с Пильсбери, проявившим в этом матче-турнире недостаточно глубокое овладение принципами новой школы; он удовлетворительно сыграл с Чигориным, который всегда художник и никогда спортсмен, обнаружил творческую усталость после Ганстингса. Но как вел Стейниц свои партии против Ласкера? И дело здесь не в цифровом результате, не в том, что он выиграл лишь одну из шести при двух ничьих, а в том, что и эту выигранную партию выиграл он не в своем стиле, почти случайно, а Ласкер играл, как настоящий Стейниц, и, пожалуй, еще чуть-чуть лучше: остальные пять партий опять, как и в американском матче, учили Стейница, как нужно играть по Стейницу. Вот это нужно было понять, и нам со стороны кажется, что это понять было так просто, и все иллюзии разлетелись бы вдребезги. Но чем же тогда жить? Куда отступить? «Заранее подготовленных позиций» не было у Стейница, территории отступления не было. Но Стейниц об этом и не думал, его окрылял достигнутый сравнительный успех. После Петербурга он гастролировал в начале зимы 1896 года в Риге, уже договорившись с Ласкером о матче-реванше, в Москве, в декабре этого же, 1896 года. Торопился, очень торопился Стейниц. И когда покидал он Ригу, сообщает местная шахматная газета, собравшиеся на вокзале шахматные друзья просили: «Сделайте нам одолжение, основательно разгромите Ласкера в Москве!» Бессознательная ирония этой просьбы ускользнула, можно думать, от Стейница. Итак - он торопился. Торопился до матча с Ласкером сыграть еще один матч, еще один турнир. И поехал он играть этот матч за несколько тысяч километров, на юг России, в город Ростов-на-Дону. Как и зачем попал туда Стейниц? Был тогда в Донбассе крупный углепромышленник, не чуждый европейского просвещения, по фамилии Иловайский. Он очень любил шахматы, уважал Стейница и чрезвычайно хотел, чтобы Стейниц сыграл с кем-нибудь матч его, Иловайского, иждивением. Четыреста рублей он ассигновал победителю, двести рублей побежденному, да дорожные расходы - в тысчонки две обошлось меценату это шикарное развлечение. Дороговато, да куда не шло! Партнер для матча был найден: это был Шифферс, талантливый русский шахматист, лучший в России после Чигорина. Но Иловайский поставил условием, чтобы матч игрался не в Петербурге и не в Москве, а в его городе - Ростове. Что ж, пришлось принять условие, пришлось шестидесятилетнему, больному старику совершить образовательное путешествие в Ростов. Матч был Стейницем выигран с результатом совсем не блестящим: плюс 6, минус 4, 1 ничья. Еще одно предупреждение? Но Стейницу некогда слушать предупреждения, он торопится. Куда на этот раз? В Голландию и Германию на гастроли в июле - августе 1896 года. Ведь нужна ему практика для предстоящего матча с Ласкером. Очень сильный этот нюрнбергский турнир. Тут снова и Ласкер, и Чигорин, и Пильсбери, и Тарраш, и новые зведы, взошедшие на шахматном небе: венгерец Мароци - совсем недавно читали мы о Мароци, тренировавшем Эйве к матчу с Алехиным, но, вот, оказывается, «тренировал» он и Стейница, и талантливейший Давид Яновский, польский подданный, считавшийся американским шахматистом. Столько звезд - 19 человек участвуют в турнире. Но Стейниц не смущается, он знает, что его звезда взойдет в Москве. В Нюрнберге, однако, Стейниц занимает шестое место, с 11 очками из возможных 18. Прекрасное в общем достижение, если все принять во внимание. Но если подумать о предстоящем матче с Ласкером, снова занявшем первое место? Вот уже четверо, помимо Ласкера, впереди Стейница, и не только Пильсбери и Тарраш, но и Мароци, занявший второе место, и Яновский... Правда, Чигорин на восьмом месте - у него продолжается творческая депрессия, правда, старые соратники Стейница - Блэкберн, Винавер - также тут, и они стали ниже Стейница в турнирной таблице: Блэкберн - на одиннадцатом, Винавер на пятнадцатом месте, но ведь ни они, ни даже Чигорин не помышляют о матче на первенство мира! Но кончился турнир. Можно оставшиеся три месяца до матча с Ласкером не торопиться и подумать. И кстати, полечиться от усилившихся ревматических болей в водолечебнице Кнейпа. Стейниц - фанатический кнейпианец (бывший в моде в конце века, но научного значения не имевший метод лечения). Во время турниров и матчей он поглощает невероятное количество холодной воды, вера в метод Кнейпа у этого догматика не менее сильна, чем вера в метод Стейница. Итак, он лечится и думает. О чем же? Может быть, о том, что не будь ревматических болей, он занял бы лучшее место в Нюрнберге... А может быть, о том, что не по причине ревматических болей сдался он в партии с Яновским, где без труда можно было достигнуть ничьей, или о том, почему в партии с Таррашем, этим шахматным начетчиком, этим самым прилежным своим учеником, сделал он в простой испанской партии, декадентский, вычурный, всеми забракованный, но им почему-то отстаиваемый ход f7 - f6, сделал и проиграл? Или о том, что своему ровеснику Винаверу - этому великому мастеру игры на ловушки он уж, во всяком случае, не должен был проиграть? Кончился отдых, и торопится Стейниц. В Москву, на Большую Дмитровку, в дом Элисса, где помещалось Московское медицинское общество, в здании которого, «элегантно оборудованном и освещенном электричеством», почтительно замечает шахматный биограф Стейница Бахман, был разыгран матч-реванш Ласкер - Стейниц. Очень долго длился этот, последний в жизни Стейница матч: с 7 ноября по 14 января, хотя было сыграно всего 17 партий. Но Стейниц играл матч полубольным, и очередные партии то и дело откладывались. Очевидцы передают даже, что Стейницу приходилось во время игры прикладывать лед к голове. Но со льдом или без льда - Стейниц остался верен себе в этом матче, то есть, точнее говоря, верен не своему глубокому и прозорливому шахматному мышлению, а капризному догматизму. Первые четыре партии он проиграл, отстаивая нездоровые дебютные варианты, только им применявшиеся в итальянской и испанской партиях. Пятую, получив преимущество, он свел вничью. Шестую проиграл. Первая половина матча (он игрался до 10 выигрышей) дала ему пять поражений при одной ничьей. Но ослабевшая воля взнуздана бешеным усилием. Он сводит вничью 7-ю, 8-ю, 9-ю (имея преимущество в двух из них), проигрывает 10-ю и 11-ю, но выигрывает 12-ю и 13-ю. Но возбуждение падает. Еще одна ничья и три поражения. Матч кончен со счетом: Ласкер - 10, Стейниц - 2, ничьих - 5. Матч кончен, иллюзии кончены, жизнь кончена... Торопиться больше некуда! Но теперь его торопят. Куда? О, только в загородную прогулку - так хорошо в Москве зимой за городом! Но это была прогулка в Морозовскую психиатрическую клинику. Уже с 1867 года у Стейница бывали нервные припадки, становившиеся очень сильными после трудных шахматных состязаний и усиленной литературной работы. Особо тяжелый припадок был у него в 1876 году после матча с Блэкберном и напряженного умственного труда - тогда, когда создавалась теория новой школы. Психотерапия была тогда в младенческом состоянии, и Стейницу приходилось самому справляться с этими припадками. Такой припадок, и по-видимому, наиболее сильный, произошел и теперь. Почва для него была достаточная: не только проигрыш матча, но и общие условия жизни в Москве. «Это может показаться странным, но в России нельзя получить холодной воды и достаточно проветренного помещения; когда я попросил немного льда, мне сказали, что запасы льда у них ничтожные и нужны для кухни, а свежего льда еще не привезли», - писал Стейниц в письме из Москвы 17 декабря 1896 года. Однако и с этим припадком Стейниц, как он потом говорил, справился бы сам, особенно если бы он находился под наблюдением хорошего врача. Дело обернулось иначе. Секретарше Стейница, которую он пригласил после матча для работы над книгой «Еврейство в шахматах», показалось подозрительным, что этот старик ежедневно зимой проделывает обтирания холодной водой. А тут старик начал еще «заговариваться», бредить наяву. Она обратилась к американскому консулу в Москве, тот послал какого-то невежественного врача, не говорившего ни на одном из иностранных языков. Стейниц и ему показался подозрительным, и старика силком свезли в психиатрическую лечебницу. Все его протесты ни к чему не привели. Там его задержали, надели смирительную рубаху, стали лечить теплыми ваннами, чего Стейниц, как кнейпианец, совершенно не выносил, лишили его, страстного курильщика, табаку и вдобавок,жуткий анекдот - считали, что он выдает себя за знаменитого шахматиста Стейница! Было от чего действительно с ума сойти! И возможно, что первые дни в лечебнице он действительно был в ненормальном состоянии. В конце концов ему удалось доказать, что он - Стейниц (бумаг у него, очевидно, не было). Рассказывают, что его узнал какой-то студент-практикант, игравший в шахматы, и то после того, как Стейниц выиграл у него партию с дачей ладьи вперед - можно полагать, что эту партию Стейниц играл очень старательно. Положение его после этого открытия несколько улучшилось, но все же его держали в лечебнице. «Однажды к нему явился американский консул, - передает Бахман и сообщил, что он ничего не может сделать для освобождения Стейница, что его дело рассматривается русским правительством, которое само, на основании заключения врачей, должно решить, сумасшедший он или здоровый. Директор же лечебницы говорил Стейницу, что только консул, отправивший его в лечебницу, может взять его обратно». Была, очевидно, приведена в действие машина бездушного российского бюрократизма. Но характерно, что никто из московских или заграничных друзей Стейница не счел нужным помочь ему, вмешаться, хотя слухи, что со Стейницем неблагополучно, доходили до заграницы. В февральском номере «Deutsche Schachzeitung», влиятельном шахматном органе, редактировавшемся Таррашем, была помещена следующая заметка: «Если поступающие с разных сторон сообщения справедливы, то Вильгельм Стейниц на самом деле сошел с ума». И все. Тарраш, клявшийся именем Стейница, не счел нужным не то что вмешаться, а даже проверить эти сообщения. В то же время в лондонском «The Field», где Стейниц вел свои знаменитые шахматные обзоры, положившие начало созданию современной теории шахматной игры, появилось открытое письмо Ласкера, также прекрасно характеризующее отношение к Стейницу и вообще положение шахматиста-профессионала в условиях капиталистической культуры. Письмо гласило: «М.Г. Обращаюсь через посредство вашего знаменитого шахматного отдела с просьбой помочь добровольными пожертвованиями несчастному старому человеку, впавшему в Москве в душевное расстройство. Громадные шахматные заслуги Стейница хорошо известны, и шахматный мир должен был бы позаботиться о нем и его семействе в его нынешнем положении, хотя бы в знак признания его заслуг. Я слыхал, что у Стейница было много противников, но я надеюсь, что его несчастье сделает милосердными его бывших врагов и что его почитатели проявят свою благотворительность». Конечно, Ласкер предпочел бы писать другим тоном, но он-то умел оценить положение. Нам неизвестно, как было встречено воззвание Ласкера. Другой сбор, организованный «Deutcshe Schachzeitung», дал за два месяца смехотворные 45 марок! Но не понадобились эти 45 марок. По истечении месяца с лишним Стейниц все же сумел освободиться (12 марта) из своего московского заключения. Говорили, что последним аргументом, убедившим врачей в его полной нормальности, была его фраза: «Ведь как еврей я вообще не имею права жительства в Москве, так вышлите же меня отсюда». Чувства юмора Стейниц, очевидно, не потерял. Он успел еще сыграть в Москве две консультационные партии и наконец покинул этот город, убедившись, что ему в жизни некуда больше торопиться и, пожалуй, нечего делать. К концу матча он писал в нью-йоркскую газету: «Почему я проигрываю с таким треском? Прежде всего потому, что Ласкер величайший игрок, с которым я когда-либо встречался и, вероятно, лучший, когда-либо вообще существовавший». Он указал и другие причины: «... я просто не могу в настоящее время выдержать борьбы с первоклассным маэстро, шахматист не имеет права быть больным, как и полководец на поле битвы». Не понимал Стейниц, что было достаточно и первой причины. В Вене, куда он направился после Москвы, по счастливому случаю американским консулом был известный шахматист Джедд, почитатель Стейница еще с гаванских времен. Стейницу был оказан необходимый уход, и неукротимый старик в скором времени сумел уже дать сеанс одновременной игры на 22 досках, проиграв лишь две партии. Из Вены Стейниц направился в Нью-Йорк. 14 мая на борту парохода «Пенсильвания» пассажиры и капитан дали банкет в честь его 61-й годовщины... У Стейница были все-таки маленькие бытовые радости в жизни. Но уже в Нью-Йорке он остро столкнулся с прозаическим вопросом - чем дальше жить, в простом, материальном смысле. Никаких сбережений у него не было, накопленные одно время небольшие суммы он, по-видимому, потерял в биржевой игре; недаром говорили, что, создав теорию преимуществ в шахматах, в жизни он постоянно и принципиально меняет лучшее на худшее. А у Стейница была в это время вторая жена и двое маленьких детей. О литературном или шахматном заработке посредством гастролей одновременной игры нельзя было думать: уже после первого матча с Ласкером Стейниц считался в американских спортивно-шахматных кругах «побитой фигурой». Осталось опять прибегнуть к кошельку шахматных меценатов. Нью-йорский шахклуб опубликовал воззвание об учреждении «Стейницевского памятного фонда», чтобы обеспечить старость Стейница. В воззвании были сказаны хорошие слова: «Жизнь, целиком посвященная шахматному искусству, поднятие шахмат на уровень науки, почетный и славный тридцатилетний жизненный путь, насыщенный также трудом и борьбой, - все это связано с именем Стейница! Нет шахматиста на всем земном шаре, который не был бы прямо или косвенно чем-нибудь - наслаждением или знанием обязан Стейницу». Все это было совершенно справедливо, но от слов до долларов большое расстояние: сбор дал очень незначительную сумму. И точно так же не удались старания друзей Стейница добиться для него государственной пенсии. Да и за что ее давать? Не было у Стейница ни официальных заслуг, ни влиятельных друзей. Таким образом, участие в международных турнирах оказалось единственным средством заработка для Стейница. И то сомнительным средством: чтобы получить приличный приз, нужно было занять хорошее место в таблице. И Стейниц спешит в июле 1898 года - ему уже шестьдесят три года, снова в Вену. Большой турнир, 19 участников, два круга. Налицо все корифеи, нет только Ласкера. На какое колоссальное напряжение воли оказался способным этот уже дряхлый по виду старик! Он играет прекрасно в этом турнире, он занимает четвертое место, с 23 с половиной очками из возможных 36; правда, из шести партий против первых трех призеров - Тарраша, Пильсбери, Яновского он добивается лишь двух ничьих, но спокойно и уверенно расправляется с остальными, оставив за собой Чигорина, Мароци, Блэкберна. Это наибольший его успех, и это принципиальный успех: вот когда Стейниц начинает овладевать стилем Стейница. «Значит, не в возрасте дело, думает Стейниц. Так будем же еще и еще проверять!» 30 июля кончает он венский турнир, и уже 1 августа, едва успев доехать, играет первую партию в кельнском турнире, небольшом, сравнительно слабом по составу. Словно дразнит его эта жестокая игра, словно издевается над ним, порождая иллюзии и разбивая их. Он только на пятом месте в Кельне, и он плохо играет, он упускает один легкий выигрыш, одну обеспеченную ничью. Да, он получает эти триста марок пятого приза, но знает ли он, что это последний в его жизни шахматный заработок? Ну что ж, все-таки он сделал в своей жизни некоторый прогресс: 36 лет тому назад, когда он участвовал в первом в своей жизни международном турнире, в Лондоне в 1868 году, он тогда занял шестое место, и полученный приз был всего лишь пять фунтов, в три раза меньше нынешнего кельнского приза. «Какую партию сыграл он тогда против Монгредиена - красивейшая и смелейшая партия всего турнира!» сказал о ней тогда сам Андерсен. Эта партия помогла ему остаться в Англии, той Англии, с которой ему пришлось так печально расстаться, чтобы найти новую родину, свободную и демократическую американскую республику, которая отказала ему в гроше, в подаянии, в пенсии... Так идет жизнь. Чего же ему теперь ждать? Убедительного, яркого, эффектного финала? Приходит этот финал, и он достаточно убедителен. Это лондонский турнир летом 1899 года, достойное завершение шахматного 19-го века, вторая половина которого так тесно связана с именем Стейница. Но самый турнир, двухкруговой, при 15 участниках, среди которых все славные имена, он мало связан с именем Стейница. Десятое место занял Стейниц на турнире со своими 12 с половиной очками из возможных 28 (а у первого призера, Ласкера, 23 с половиной), оставшись первый раз в жизни без приза. И малая для него радость, что он опередил своего старого приятеля и старого врага - шестидесятивосьмилетнего Берда, занявшего тринадцатое место. В 1887 году, после победы над Цукертортом, Берд вызвал его на матч на звание чемпиона мира; он даже с обидой отклонил этот наглый вызов; теперь он и Берд ближе друг к другу, чем в 1887 году. И Стейниц, наконец, убедился - слишком убедителен был финал. О том, что было после финала, достаточно нескольких слов. Он возвращается в Нью-Йорк, заболевает острым нервным расстройством: чудится ему, что исходит из него электрический ток, коим передвигаются фигуры на доске. Его отвозят 11 февраля 1900 года в лечебницу для душевнобольных, а 12 августа того же года он умирает в стенах лечебницы. Умер он, как передают, не расставаясь с шахматной доской. Чигорин перед смертью бросил доски и фигуры в камин. Это было жестом отчаявшегося художника. Стейниц - мыслитель и борец, умер на посту. Современники Стейница постоянно удивлялись его болезненному упрямству, его упорному стремлению проводить в практических партиях некоторые созданные им, но оказавшиеся негодными дебютные варианты, его настойчивой войне против очевидности. Эта особенность характера повлияла на силу его игры, особенно в последние годы; она и мешала ему овладеть в полной мере «стилем Стейница». Конечно, зачатки этой черты были у Стейница всегда, но она обострилась потому, что психика его была ранена той жестокой борьбой за свое человеческое достоинство, которую пришлось ему выдерживать, и нужно было вести просто борьбу за существование. Основной закон буржуазной культуры - закон конкуренции, давал себя знать и достаточно жестоко и в области шахмат. И тут господствовал лозунг: падающего толкни! И тут, в области шахмат, напрасно стал бы падающий искать помощи дружеского коллектива. А будь Стейниц членом творческого коллектива, чувствуй он вокруг себя атмосферу содружества, сотворчества, уважения к человеку - насколько более богатой и радостной была бы его жизнь. В таких социальных условиях не было бы ему никакой необходимости в последние пять лет своей жизни метаться по свету, чтобы отвоевать свое утерянное звание, и этой позорной, но реальной необходимости искать в то же время заработка на кусок хлеба. Сколько нового и ценного мог бы он создать за эти пять лет, удалясь от практической игры и следя за тем, как внедряется в жизнь его учение. Но ему не на кого было опереться и морально и в чисто житейском плане, и он находился под невыносимым давлением борьбы за существование. Удивительно ли, что в конце концов он сломился, как сломился и Чигорин! Из великолепного человеческого материала был сделан этот шахматист, мыслитель и борец - Вильгельм Стейниц. |
| МАТЧИ КОРОЛЕЙ ШАХМАТ |
|
ПЕРВЫЙ МАТЧ |
СТЕЙНИЦ ЧИГОРИН |
СТЕЙНИЦ ГУНСБЕРГ |
СТЕЙНИЦ ЛАСКЕР |
ЛАСКЕР МАРШАЛЛ |
|
ЛАСКЕР ТАРРАШ |
ЛАСКЕР ЯНОВСКИЙ |
ЛАСКЕР ШЛЕХТЕР |
ЛАСКЕР КАПАБЛАНКА |
КАПАБЛАНКА АЛЁХИН |
|
АЛЁХИН БОГОЛЮБОВ |
АЛЁХИН ЭЙВЕ |
МАТЧ ТУРНИР |
БОТВИННИК БРОНШТЕЙН |
БОТВИННИК СМЫСЛОВ |
|
БОТВИННИК ТАЛЬ |
БОТВИННИК ПЕТРОСЯН |
ПЕТРОСЯН СПАССКИЙ |
СПАССКИЙ ФИШЕР |
КАРПОВ КОРЧНОЙ |
|
КАРПОВ КАСПАРОВ 1984 год |
КАРПОВ КАСПАРОВ 1985 год |
КАСПАРОВ КАРПОВ 1986 год |
КАСПАРОВ КАРПОВ 1987 год |
КАСПАРОВ КАРПОВ 1990 год |
|
КРАМНИК ТОПАЛОВ 2006 год |
АНАНД Турнир 8-ми 2007 год |
АНАНД КРАМНИК 2008 год |
АНАНД ТОПАЛОВ 2010 год |
| ГЛАВНАЯ СТРАНИЦА |
